воскресенье, 22 октября 2017 г.

Упражнения в анализе: "Земля" Александра Довженко (1930)

Весь фильм Довженко можно условно разделить на две части - до смерти Василя и после.
Каждая часть композиционно делится на завязку, кульминацию и...нет, не развязку, а скорее некое медитативное завершение-созерцание. При этом завязке соответствует, скажем так, средний монтажный темп чередования различных планов; кульминация дана в быстром и коротком монтаже, в основном крупными и сверхкрупными планами;  а "развязка" - в замедленном монтажном темпе, долгими и крупными планами (в первой части - человеческие лица и природа, метафорически уподобляемые друг другу,  во второй части - дождь и плоды). Завязка выполнена нарративным монтажом (цель - рассказать историю), а кульминация и развязка - экспрессивным (цель - создать эмоциональных художественный образ или выразить идею), хотя и в разных стилях - динамичном и созерцательном соответственно.

Основной интерес представляет собой монтаж кульминационных моментов. В первой части - это прибытие в село трактора и его использование на распашке земли. Во второй части - это похороны Василя. При этом с точки зрения синтаксиса образы первой кульминации смонтированы по принципу смежности и сближения, а во второй кульминации - по принципу разделения и противопоставления.

В монтаже распашки земли трактором собственно распашка мгновенно переходит в жатву, в вязание снопов, затем в молотьбу, в замешивание теста и наконец в выпечку хлеба. Но цель такого ускоренного монтажа - не просто продемонстрировать этапы производства хлеба, а создать поэтический образ: хлеб как воплощенная земля. Таково семантическое измерения первой кульминации. Поэтому в целом монтажная фраза закольцовывается, соединяя образы распаханной земли и замешанного хлеба. Кроме того, образы сельхозмашин перемежаются с образами людей, прежде всего женщин, которые находятся в постоянном движении, следующем определенному ритму - по сути, и машины, и люди, и зерно танцуют, двигаясь в плясовом темпе. Таким образом, синтаксическое и семантическое измерение монтажа дополняются ритмическим. 

Монтаж второй кульминации - похорон Василя - построен на контрастах. Одиночество кулака, убившего Василя, противопоставляется единству бедноты, собравшейся на митинг - идеологический монтаж. Истерика жены Василя, обнаженной, оплакивающей мужа и срывающей иконы, противопоставлена образу старого священника, проклинающего богохульников: язычество против христианства, подлинная трагедия против мнимой, настоящее против прошлого, женское начало против мужского. Такой монтаж можно назвать интеллектуальным. Наконец, противопоставляются, но в то же время сближаются похороны Василя и роды его матери, приводящей на свет новую жизнь: метафорический монтаж, позволяющий воспринять смерть как метафору рождения и наоборот. 

Весь фильм представляет собой своего рода монтажный фрактал: принципы построения отдельной монтажной фразы можно обнаружить в их более крупных группировках - выделеных мной частях, а также и в фильме в целом. Фильм начинается и заканчивается образами плодов. В первой части фильма умирает старик и происходит разговор о вечной жизни, в конце второй части эта вечная жизнь воплощена на экране в образе посмертной встречи Василя с его женой. Дождь, льющийся в конце, соединяет небо и землю, мир живых и мир мертвых, прошлое настоящее и будущее. 
 

Фильм Довженко интересен тем, что он находится на стыке двух кардинально противоположных подходов к монтажу. С одной стороны, он активной использует его разные формы, сближаясь в этом с авангардом и условно "школой Эйзенштейна". С другой стороны, разнообразный и сложный монтаж не замещает собой реальность, наоборот, в долгих и крупных планах эта реальность становится эстетически самоценной, а не только что-то обозначающей в потоке языка кинообразов. Таким образом, авангардный, монтажный подход к кино совмещается здесь с реалистическим, немонтажным (с "запретом на монтаэ" по терминологии А. Базена). Одинаково мастерское использование обоих подходов и делает этот фильм шедевром. 



понедельник, 16 октября 2017 г.

Кеннет Энгер, Майя Дерен и "Синий бархат" Дэвида Линча.

Короткометражки Майи Дерен "Полуденные сети" (1943) и Кеннета Энгера "Восход скорпиона" (1964) я посмотрел случайно, просто выбрав пару самых коротких фильмов из 1000 лучших. Ну а "Синий бархат" смотрел целенаправленно, новый Твин Пикс подтолкнул всего Линча пересмотреть. Ну и конечно же, совпадений в жизни не бывает, а в кино они нашлись.
Название фильма, главный образ и главная музыкальная тема "Синего бархата" явно заимствованы из "Восхода скорпиона", где песня "Blue velvet" также является центральной. Сходны и темы двух фильмов - погружение в темные стороны человеческой психики и жизни. Сам подход Энгера к музыке, который, исключив из своих короткометражек диалоги, наполнил их попсовыми мелодиями, дополняющими авангардный монтаж, весьма близок и Линчу, в фильмах которого поп-музыка и музыка вообще имеет не меньшее значение.


Майя Дерен, режиссер и исполнитель главной роли в "Полуденных тенях", просто похожа на Изабеллу Росселини из "Синего бархата" (не зря же она не снимает свой парик, напоминающий шевелюру Дерен). Основные образы фильма Дерен, присутствующие в квартире ее персонажа - нож, ключ, телефон, проигрыватель - присутствуют и в квартире Росселини в Синем бархате. Сам принцип построения фильма - повторение и варьирование - также общий для двух фильмов: дважды в Синем бархате главный герой оказывается в шкафу, дважды нам показывают крупным планом ухо, дважды - цветы у дома, дважды - сцену с поливалкой. Тема конфликтности и извращенности отношений мужчины и женщины, двойственности и двойничества - также общие для Синего бархата и Полуденных сетей. 
Фильмы Дерен и Энгера завораживают, хотя и по-разному, они достойны самостоятельного просмотра. Но интересно проследить и преемственность: то, что в 40-е и 60-е было маргинальным, Линч смог перенести на большой экран и телевидение. Но судить его по законам массового кино было бы странно - он очень глубоко укоренен в киноавангарде и сюрреализме. Достаточно вспомнить тех же муравьев из Андалузского пса и Синего бархата. 

воскресенье, 15 октября 2017 г.

Две книги о фильмах ужасов

Янина Маркулан "Киномелодрама. Фильм ужасов" - Л.: Искусство, 1972
Книга о хорроре, изданная в 1972 году зав.сектором кино ленинградского Института театра, музыки и кинематографии, это уже интересно. Мне достался пропыленный библиотечный экземпляр, избежать аллергии от чтения которого можно было только удерживая книгу на расстоянии вытянутой руки. Экстремальное чтение.
Разумеется, книга Маркулан начинается и заканчивается ритуальными цитатами из Ленина. Разумеется, она жестко разделяет фильмы ужасов на подлинное искусство ("Носферату" Мурнау, "Вампира" Дрейера, "Падение дома Ашеров" Эпштейна, "Три шага в бреду" с участием Феллини) и массовое псевдоискусство (фильмы Хичкока, Кормана, монстр-муви студий Юниверсал и Хаммер), сомневаясь куда отнести фильмы Поланского. Разумеется, она критикует Хичкока за бессодержательность, а Кормана за апологию контр-культуры. И конечно же, она видит во всем жанре ужасов выражение распада буржуазной культуры и проявление отчуждения человека в капиталистическом обществе. Но! За всеми этими штампами видна увлеченность жанром, искренний интерес к фильмам и режиссерам, а также особое внимание к эстетике жанра. Даже Хичкока и Кормана автор хвалит за искусность и мастерство. И лично у меня вызывает удивление, где и как могла Маркулан посмотреть многие из проанализированных фильмов. Ее список фильмов не самый стандартный, и книгу стоит прочитать хотя бы для ориентации в истории жанра. И да, Маркулан пока что единственный автор, который дал удовлетворительное определение жанра ужасов, охватывающее все кинохорроры: с ее точки зрения в любом фильме ужасов сюжет должен строиться вокруг пары палач/жертва, при этом палач символизирует зло, а жертва добро. А наличие чудовищ в той или иной форме, как и вызываемое фильмом чувство страха, вовсе не обязательны. Спорно, но интересно.

Дмитрий Комм "Формулы страха. Введение в историю и теорию фильма ужасов" - СПб, 2012.
Спустя 40 лет после книги Маркулан еще один петербургский автор, киножурналист, преподаватель Факультета свободных искусств СПбГУ Дмитрий Комм издал свою книгу о фильмах ужасов. С предыдущей книгой ее роднит акцент на эстетике и особенностях формы как жанрообразующих факторах хоррора. Однако, автор принципиально отказывается рассматривать хоррор как низкий жанр в рамках концепции "массовой культуры" и ее противостояния культуре "элитарной". Вместо этого он предлагает внимательнее присмотреться к эволюции жанра и его национальным разновидностям.
Комм предлагает достаточно четкую схему эволюции хоррора в США: 30е годы - монстр-муви; 40е годы  - ужасы без монстра (спасибо кризису и кодексу Хейса), идея монстра внутри человека; 50е годы - концепция монстров, захватывающих тела и сознание людей; 60е и далее - концепция монстра как вашего соседа (каждый может оказаться монстром). 
Для европейского кино автор не предлагает такой схемы, так как считает, что главное в еврохорроре - это не содержание, а форма, особая эстетика, которую Комм называет "технология ужаса". Части книги, посвященные немецкой, британской, французской, итальянской и испанской школам ужасов у меня вызвали особый интерес - их можно читать хотя бы ради списка фильмов, обязательных к просмотру для любителей жанра. 
Анализируя еврохоррор, Комм намечает важную тему взаимосвязи страха и сексуальности, интересно описывая превращение авангардных хорроров в банальный сексплотейшн. Эта тема получает продолжение в истории японского хоррора и эрогуро. Завершается книга историей гонконгского фильма ужасов (в целом о Гонконге у автора есть отдельная книга) и взаимовлияния западной и восточной традиций кинохоррора. Говоря о современном состоянии фильмов ужасов, Комм описывает две возможных альтернативы для создания новых фильмов - эксплуатация животного страха или создание постмодернистских хорроров с богатым шлейфом отсылок к различным культурным традициям и истории самого жанра. 
В книге много спорного. Но как и книга Маркулан, "Формула страха" может стать как минимум хорошим путеводителем по фильмам "мастси", а также, возможно, изменит отношение читателей к этому презираемому, но всеми любимому жанру. 

понедельник, 9 октября 2017 г.

Беньямин Кристенсен "Ведьмы" 1922

Ведьмы топчут ногами крест, целуют дьявола в самое-не-балуй (дьявола играет, конечно же, режиссер), совокупляются с демонами. Одержимые монашки, пытки, шабаш ведьм. Что это? Фильм ужасов? Нет, первая в истории кино докудрама.
Кристенсен снял кино в очень странном жанре. Это документальная драма, но она экранизирует не жизнь людей в средние века (хотя и это тоже), а средневековые представления людей о сверхъестественном, основываясь на  "Молоте Ведьм" и многочисленных академических и околоакадемических исследования средневекового колдовства.

Особенный восторг у меня вызвали сцены шабаша и массовой одержимости монашек. Монашки сняты крупными и общими планами, после многократных дублей. Кристенсен был вообще одним из первых, кто снимал фильмы не за несколько дней, а за несколько лет, не торопясь доводя до совершенства каждый кадр.


А кадры с ведьмами и шабашем у него самые поэтичные и наполненные огромным количеством спецэффектов, но в то же время смешные и иногда страшноватые. Особенно классно снят первый в истории кино полет ведьм. В допматериалах к фильму сам Кристенсен с сигаретой в зубах изображает сидя на стуле в двойной экспозиции полет на фоне лесов, рек и полей, стремительно проносящихся под ним. Минут 30 он так летит. Ему явно доставляло удовольствие то, что он делает и видит на экране - детское удовольствие от фантастических возможностей кино.
Посмотрите. Думаю, такое же детское удовольствие получите и вы. Фильм очень ироничный, местами просто стебный, высмеивающий не только средневековые суеверия, но и критикующий фанатическую реакцию церкви на них. Начавшись как попытка документального изучения связь ведьмовства и женской истерии, фильм эволюционировал сторону веселой смеси документалки, хоррора, фантастики, эротики и комедии.

суббота, 7 октября 2017 г.

2049 уже наступил






"Бегущий по лезвию" начинается со знаменитого кадра с открывающимся глазом. Не думаю, что это глаз Большого Брата, как часто говорят. Скорее, это "кинооко" в терминологии Дзиги Вертова: это глаз зрителя, режиссера, камеры, самого искусства. Этот глаз  - аналог девиза Дэвида Гриффита: "Все, что я хочу - это просто заставить вас видеть". И Риддли Скотт заставил нас видеть, он дал нам новые глаза, как генетический дизайнер своим репликантам.
Так вот. В "Бегущем по лезвию 2049" этот глаз нам показывают снова. Только он ничего не видит и не отражает. Посмотрите.













Новый фильм имеет к кино такое же отношение, как белок, который Джо ест вместо настоящего стейка. Он не открывает наши глаза и не учит нас кинозрению. Сравним.
1) Атмосфера. В новом фильме, как и в старом, постоянно идет дождь, а действие происходит в основном ночью. Но в старом фильме ночь, дождь и дым были созданы для того, чтобы скрывать искусственность декораций, а заодно подчеркивать текстуру окружающих вещей, делая их более телесными и реалистичными. Кроме того, это был элемент стилистики нуара, соединение которого с сайфаем опять же добавляло фильму реалистичности. А зачем идет дождь в новом фильме? Ну, разве что напомнить о старом. Но кому? Всем ведь пофиг. В классическом Бегущем благодаря атмосфере город становился еще одним персонажем, наполненным жизнью и движением. В номом он лишь фон, простой фон. А ведь казалось бы на цифре можно нарисовать все что угодно, не то что аналоговые декорации и спецэффекты. Ан нет.
2) Освещение. В старом фильме в офисе создателя репликантов Тайрела мы видели блики воды на стенах, но не видели самой воды, в результате возникал сюрреалистический эффект, опять же как бы возвращающий нас к светотеневой эстетике нуара в рамках цветного кино. В новом фильме в офисе Уоллеса мы видим те же блики, но отраженные от воды и нарочито яркие. Весь эффект стирается, и вроде бы это подарок фанатам, но нет. Скорее это подарок фанатам Джареда Лето, то есть девочкам и хипстерам.

В старом фильме было много сцен с решетчатым освещением. Самая яркая из них - поцелуй Декарда и Рэйчел. Решетка во многих фильмах намекает на тюрьму, плен, создает атмосферу обреченности и преследования. Так и здесь: оба персонажа обречены, но кроме того они попали и в любовный плен. В новом фильме светотеневая решетка встречается в сцене, где Джо вместе с приспешницей Уоллеса ждет разрешения войти в корридоре. И какой в этом смысл? Насладитесь лучше старым кадром.
В классическом фильме Скотта огромное значение имели стекла, зеркала, различные отражающие и преломляющие поверхности - например, витрины или стаканы с алкогольными напитками. Они создавали иллюзию глубины, которой нет в новом фильме даже с 3Д-очками. А в новом нам ни разу не показали сам стакан с виски: режиссера просто не интересуют вещи, главное экшн, экшн, экшн! Когда наконец стеклянные бокалы и графин в офисе Уоллеса оказываются в центре кадра, они тут же уходят в расфокус, и наше внимание перемещается на Уоллеса и Декарда. Вильнев, да полюбуйся ты на игру света в бокале! Возьмите, например, шикарный кадр разбивающейся витрины из старого фильма, это же кубофутуризм в чистом виде, в новом фильме такого не найти:


3) Цвет. Фирменный знак старого доброго Бегущего - неоновый свет во всем его многоцветье, который создавал волшебную атмосферу города будущего, еще больше подчеркивая кошмарную жизнь в нем. В новом фильме цвета только два - синий для нового города и желтый для старого.
 
 

Ах да, еще немного серенького:

4) Звук. Музыка Вангелиса в старом фильме находилась в контрапункте со всем, что мы видели на экране: волшебство музыки и кошмар изображенного мира. Электронная магия музыки и электронный свет неона гармонировали между собой и контрастировали с мрачными улицами Лос-Анджелеса. В новом фильме Циммер все сделал топорно: тупой параллелизм звука и картинки.
5) Кадр. Риддли Скотт придумал для своего фильма необычный план - крупный, но с тщательно проработанным фоном, как на общем плане. Такой кадр выполнял сразу несколько функций: затягивал зрителя; давал возможность ощутить вместе с героем плоть окружающей реальности, создавая глубинную мизансцену; создавал ощущение замкнутости, отделенности, одиночества; детализировал характер героя. Вот не самый, правда, лучший пример:

В фильме Вильнева тоже много крупных планов, но фон у них либо пустой, либо в расфокусе. Действително, зачем что-то придумывать? А если заимствовать, то конечно не у мастера, а из анонимного формата голливудского стандарта.
6) Тема одиночества и отчуждения. Она важна в обоих фильмах. И тут я похвалю Вильнева: особенно хорошо ему удалась линия с цифровой моделью Джой, очень эмоционально цепляющая. Это единственное, что делает фильм сиквелом, а не римейком, больше ничего нового в фильме нет, а многие кадры просто пересняты со старого.
Но в старом фильме тема одиночества в основном раскрывалась за счет построения кадра и монтажа: крупные планы героев всегда были сдавлены сверху и снизу, общих и средних планов было очень мало, кадры с двумя героями всегда оставляли между ними свободную середину или разделяли их какими-то предметами, подчеркивая отчужденность, конфликтность и замкнутость персонажей.









Если что-то  и разделяет героев нового фильма, то это не внутрикадровый монтаж, а тупо стекло, к которому в конце конечно же надо припечатать ладонь. Вспоминается фильм того же Вильнева "Прибытие" (из него и многие другие сцены, а также цветовые решения) и куча голливудского ширпотреба.
7) Диалоги и монологи. Джаред Лето пытается что-то прогонять высокопарно-философское. Но ничто не сравнится с финальным монологом Рутгера Хауэра. Этот качок сыграл так, что уделал дрища Лето. И сам текст просто шикарный. Он запоминается, как и многие кадры старого фильма, как и музыка. Более того, монолог Хауэра завершает схватку между ним и Фордом, а затем Хауэр умирает - это потрясающая по эмоциональности и красоте сцена.
В новом фильме все финальные схватки это просто стандартные бои, каких полно в любом боевике. Что касается диалогов Форда и Гослинга, то это просто звиздец: "Сам-то как?" - типа суровый отец говорит типа сыну. Это жуть. Ладно хоть он его не убил, я думал повторится сцена из Звездных войн, так было бы хотя бы концептуально и иронично, а тут просто смешно.
8) Монтаж. Пересмотрите знаменитую сцену старого Бегущего, где Декарду привиделся единорог. Классическая монтажная схема: общий план - крупный план - субъективная камера. Эта схема, известная еще со времен все того же Гриффита постепенно и плавно погружает нас во внутренний мир героя, а заодно является и одной из главных для концепции фильма, заставляя нас задуматься не репликант ли сам бегущий?
Что мы видим в концовке нового Бегущего. Лежит Гослинг на лестнице, идет снежок, и вот тут мы могли бы вместе с ним пережить какой-то катарсис, что-то почувствовать, но нет: за общим планом следует крупны, а за крупным что?  - верхний ракурс. И что он нам показывает, кто смотрит на героя сверху? Никто, и не чувствуем мы ничего.
10) Сюжет. Главная тема старого фильма вращалась вокруг пары Создатель-Создание. И это была оригинальная фишка Риддли Скотта, которая осталась в его фильмах навсегда. В новом фильме к этой оригинальной теме добавилась голливудская банальщина про поиски утраченного отца и семейные ценности, а также модный мотив искуственного интеллекта. И весь третий час фильма ушел на то, чтобы просто увязать все линии вместе, что и затянуло его до невозможности. Ну и отдельно надо сказать о сценах убийства: в первом фильме каждая была уникально инсценирована и врезается в память, благодаря монтажу и постановке режиссера, сценарию, работе оператора, художника и актеров. В новом фильме эти сцены все как одна проходные и не запоминающиеся.
Возвращаясь к теме зрения, мы можем сказать, что она важна также в обоих фильмах.



Но в новом фильме это зрение полностью цифровое - камеры вместо глаз Уоллеса, очки дополненной реальности, дроны и т.д. Цифровой мир не может заменить живую реальность, а цифровой Бегущий не заменит старый добрый аналоговый. Новый фильм - он как новая Рэйчел. Но мы помним, что у старой зеленые глаза.


Жан Эпштейн "Падение дома Ашеров" 1928

Экранизация сразу двух рассказов Эдгара По - "Овальный портрет" и "Падение дома Ашеров".

Почему Эпштейн решил объединить два рассказа (что привело к ссоре с ассистентом и сценаристом Бунюэлем и к началу его самостоятельного творческого пути)? Свою догадку я выскажу в конце. А для начала как всегда немного об эстетике.
Перед Эпштейном стояло две задачи: 1) передать атмосферу родового проклятия, безумия и распада, характерную для рассказов По; 2) создать атмосферу напряжения и кошмара, характерную для мистического жанра в целом.
  "Вампир" Дрейера еще не был снят и у Эпштейна имелся лишь один образец жанра - фильмы немецких экспрессионистов с их театральностью и живописностью, акцентом на декорации и игру актеров. Однако именно эти особенности экспрессионизма Эпштейн больше всего и не любил. Как, впрочем, и литературность, считая, что режиссер сам должен создавать свои сценарии, не сводя кино к другим видам искусства. Хотя начинал Эпштейн как писатель, но в кинематографе он последовательно отстаивал теорию "фотогении" и автономию киноязыка.
Итак, какой же путь избрал Эпштейн?
1) Для создания атмосферы а-ля По режиссер использовал прежде всего крупные планы и двойную экспозицию. Крупные планы как бы дробят дом Ашеров на части: маятник, свечи, шторы, двери, окна, музыкальные инструменты существуют сами по себе, движутся в своем ритме, отделенные друг от друга и от человека. А каждый из предметов дробится многократной экспозицией, усиливая атмосферу распада и упадка. Использование рапида для изображения движения людей и нормального темпа для изображения движения вещей также работает на этот эффект: дом живет своей жизнью, более интенсивной, чем его хозяева, которые как бы увязают в распадающемся пространстве.
2) Для создания общей атмосферы ужас используется сочетание семиотически значимых и семиотически нейтральных приемов в рамках одной монтажной фразы. По сути каждая такая фраза представляет собой контрапункт. В особенности это заметно в сцене похорон жены: объективная камера перемежается субъективной, обычный темп движения - замедленным, нормальное изображение - двойной экспозицией, нейтральные ракурсы - верхними и нижними, средние планы - крупными, последовательный монтаж - параллельным. Контрастное построение каждой монтажной фразы и создает ощущение напряженного ожидания чего-то неведомого и потому пугающего.
Почему же Эпштейн объединил два рассказа По в один? Тема "Овального портрета" - творчество как разрушение: создание идеального произведения искусства убивает жизнь, которая его порождает. Точно также понимал киноискусство и сам Эпштейн - достаточно упомянуть его эссе "Дьявольское кино", само  название которого говорит о главной идее: киноискусство разрушительно - для человеческого восприятия, литературного сюжета, условностей культуры. Но только такое разрушение и ведет к созиданию. Именно это и происходит в данном фильме: сюрреалистические киноприемы, разрушающие обычное восприятие, создают необходимую атмосферу; фильм, разрушая литературную основу, создает новое произведение искусства. Если "Овальный портрет" дал Эпштейну тему, то "Падение"  - форму, позволив во всю силу продемонстрировать эффекты разрушения семьи, усадьбы и жизни с помощью средств киноязыка.

понедельник, 2 октября 2017 г.

Фотоистоки фильма ужасов

Долгое время я считал, что фильм ужасов как жанр родился из духа готической литературы,  театра Гран-Гиньоль и эстетики экспрессионистской живописи. Но учитывая, что кинематограф - это в конечном счете некая мутация фотографии, логично было предположить, что и в фотоискусстве должны существовать какие-то предшественники хоррора.

Мне удалось найти три жанра фотографии, которые можно считать источниками кинематографического ужаса:

1) Викторианский безголовый портрет

2) Спиритическая фотография:


Интересно, что, как и во всех хороших фильмах ужасов, эффект возникает не благодаря тому, что изображается, а благодаря визуальным эффектам и  приемам: монтаж, двойная экспозиция, крупный план. И, как это опять же часто происходит в кино, ужасное тесно связано с комическим.